Роман-царевич - Страница 11

К оглавлению

11

— Что — я? — резко обернулась к нему Литта. — Что вы меня предупреждаете? Я не знаю ни ее, ни ваших дел, да, по правде сказать, и не желаю в них входить.

Она ускорила шаги, догоняя Звягинцева и Габриэль.

— Какая вы вспыльчивая, — говорил между тем Сменцев тихо, наклонившись к ней. — Рассудите, — увидите, что сердиться не на что. А я приеду, тогда как следует еще поговорим.

Добрели до дома уже почти ночью, в молчании. Даже Звягинцев как-то осел и сник. Ботинки, что ли, ноги натерли.

У самого крыльца Габриэль неловко отстала и обернулась к Сменцеву:

— Так, значит, мне здесь быть, Роман Иванович?

И тотчас же почувствовала, что опять провинилась, нечего переспрашивать раз сказанное. Залепетала, путаясь:

— Я понимаю, верно, письмо это… по письму… заставляет вас…

— Письма, вами привезенного, я еще не читал, — произнес холодно Сменцев. — Прекратим теперь это таинственное совещание.

Габриэль осталась одна у крыльца Стройки. Вплелась в сени, а потом пошла блуждать по незнакомым коридорам. В этом доме все сразу точно проваливались, никого не отыскать.


Глава восьмая
ОТЕЦ ВАРСИС


На пути к станции Роман Иванович прочел наконец привезенное ему письмо.

Ничего неотложного в нем не было. Был адрес, которого он ждал, за которым все равно приехал бы в Петербург, не теперь, так через неделю.

Ну, неважно. Имеет адрес — поедет теперь.

Солнце вечерним золотом обливало песок, серые сосенки и тес новеньких дачек, когда Сменцев в тот же день подъезжал к Луге. В Петербурге он не останавливался, только с вокзала на вокзал переехал.

Без багажа, в той же синей рубахе, с толстой палкой в руках он был похож на гуляющего дачника; шел себе, не торопясь, по улицам запыленного городка. Старался держаться левее. Миновал несколько песчаных, кривых улочек, полузастроенных дачами. Вот, должно быть, и старое шоссе.

Пыльное, широкое. Дач не видно, а в ряд идут темненькие старые городские домики. Внизу лавки кое-где, — хлебная торговля, железная…

«На углу лабаз, а за ним домик диконький, двухэтажный, вдовы Якимовой. Квартирка самая приличная, из залы балкончик, весьма чисто»… было написано в письме.

Лабаз — вот он. А вот и домик диконький.

Роман Иванович, стукнув калиткой, вошел во двор.

— Кого вам? Чего надо? — неприветливо крикнула подтыканная баба, занятая мытьем какой-то лоханки.

— Здравствуй, милая. Я к постояльцу вашему, в гости. Дома ль?

— К батюшке? — смягчилась баба. — Да никак их нету, на прогулку вышли, воздухом пользуются.

Подумав, прибавила совсем ласково:

— Да вы к хозяйке пройдите покеда, к Домне Васильевне. Чай в беседке, в саду, оне пьют. С ними и обождите. Проводить, что ль?

Через минуту Роман Иванович сидел уже со вдовой перед стаканом крепкого чаю.

— Так, так, — говорила степенная старуха, помахивая обвязанной темным платком головой. — Очень приятно. Я, извините, с первого началу об вас подумала — студент. Ну, да и то сказать, студенты разные бывают.

— Мы с отцом Варсисом вместе студентами были, духовными. Он, как нездешний, сразу постригся и во иереи. А я еще вот гожу.

— Так. В молодости-то трудно это снести. Подвиг-то велик.

Молчаливая старица, тут же сидевшая за столом, вздохнула.

— А уж как я рада, что постояльцу такому квартирку сдала, уж и не сказать. Я под дачу ее, каким-нибудь таким, не сдаю. Она у меня — архиерею жить не стыдно. И зальца, и спаленка, все как должно. Келейника, вот, нет, да отец иеромонах все сам. А в отсутствие мать Матрения ходит, прибрать что. Странница она. Воздух же у нас вольный, — батюшка, отец Варсис, скоренько здоровьем поправится.

Из-за малинника показалась высокая, тонкая фигура монаха.

— Вот они и сами, — глухо сказала Матрения.

— Друг! Кого вижу! — закричал отец Варсис.

Сменцев поднялся ему навстречу. Смиренно склонился, принял благословение, потом друзья обнялись и трижды облобызались.

— Наверх я вам самовар велю подать, отпили мы, с гостем-то за чайком побеседовать захотите, — говорила Домна Васильевна. — А на ночь в зальце на диванчике им постелем.

В уютном зальце сидят друзья за столом. Поздно. Занавески спущены, две свечи на столе порядочно обгорели. Давно сладким сном почивает вдова Якимова, да и старица Матрения, конечно.

Стол не пуст. Хотя нет самовара, зато стоит бутылка отличного красного вина. Это уже вторая. У отца Варсиса всегда запас.

— Значит, Варсисушка, так и запомни, — говорит Сменцев. — И уж точности держись.

— Разве когда я, Роман Иванович, что забывал? Не исполнял? Вот уж второй раз, вы только кликнули: Варсис! Явись! — Я как лист перед травой.

У отца Варсиса молодое, белое с румянцем лицо. Иссиня-черные волосы недлинны, чуть волнисты. Круглую бородку, которая у него растет как-то из-под низу, он беспрестанно выглаживает, особенно когда смеется. Не русский; не русские глаза, маленькие, маслянистые, быстрые, похожие на черные смородины; и губы у него слишком ярки. Сложены бантиком.

— Я, Роман Иванович, точен как исполнительный комитет. Куда линию проведете, по линии и я. Пали пути мои к вам, и сказал я тогда в сердце моем: эй, держись сего человека. Ибо это король-человек. Да.

— Ну, разболтался. В меру ли пьешь?

Отец Варсис фыркнул.

— От этакого медока-то опьянеть? Масло от него только в душе, да экстаз некий умилительный. Будьте покойны.

— Листки, значит, мы с тобой до завтра просмотрим, и ты, после меня, свезешь их в Петербург, за Невскую заставу, к Любовь Антоновне. Она их возьмет и что нужно сделает.

11