Роман-царевич - Страница 44

— Aimez le, votre maitre. Aimez le, il en est digne .

«Да фу ты, что с ними? Кончать бы!» — с тоской думала Литта.

Графиня отпустила ее величественным жестом.

— Allez, mon enfant, Господь над вами. Allez. Vous verrez votre fiancé se soir .

Нет. Она все-таки не думала, что так будет тяжело. Первая капля лжи, а ведь ее предстоит целый водопад. Месяцы кривлянья, умолчания, хуже — притворств. И таких гадких. Тошно, тошно…

Вздор. Не назад же идти. Так надо, так она решила, так будет. Это все малодушие.

Сменцев, значит, приедет вечером? Вот сказать ему о Хованском. А что же Катя? Объявить ей, что выходит замуж за Сменцева? Или нет?

Катю Литта нашла в классной за чаем, за разговором с Гликерией, и успокоившейся, почти веселой.

— Ну что? — подняла она голову. — Можно мне к графине? Как ты советуешь?

Гликерия тихо вышла, тихо притворив дверь.

— Да какая ты красная. Спорила с бабушкой?

— Нет, Катя, вот что…

И, наливая себе чай, Литта медленно и спокойно стала убеждать Катерину Павловну совсем успокоиться, мирно сидеть дома, а уж она, Литта, обо всем позаботится. Графиню лучше Кате не видеть пока. Толку не будет. Нынче вечером, когда приедет Сменцев…

— Ты его увидишь сегодня же? — вскрикнула обрадованная Катя.

— Да. Вот и поговорю. Сегодня ведь решилось, он мой жених, — прибавила она невольно, почти проговорилась.

— Что? Что?

— Он мой жених, я выхожу за него замуж.

Катя так и сидела с выпученными глазами. Потом дух перевела.

— Вот как. Скрытная! Еще, верно, на Стройке влюбились друг в друга?

Литта поморщилась. Начинается. Опять. Однако нечего делать. Все равно Катя узнала бы.

— Видишь, Катя… Тут все очень сложно. Мы говорили с ним и летом, это правда. Я, верно, еще учиться буду после свадьбы. Может быть, за границу поеду…

Катерина Ивановна не обратила внимания на уклончивость ответа. Уже думала о своем, о том, что это хорошо, Литта, наверно, позаботится о ее деле, сегодня же увидит Сменцева, разузнает, пристанет… На Сменцева Катерина Павловна очень надеялась, хотя сама не знала, почему.

Сразу повеселела.

— Вечером потелефонируй мне, да? Что он скажет. Или как? Лиля?

Едва успокоила ее Литта, обещав приехать сама завтра утром. Взяла обещание до тех пор ничего не предпринимать.

А когда уехала, наконец, эта бедная тетя Катя, — Литта села в кресло и неподвижно, опустив руки, как очень, очень усталый человек, просидела до самого обеда. Старалась не думать ни о чем. Силы собирала для предстоящей семейной сцены.

И ничего, справилась.

Были и поцелуи (слава Богу, мало), и благословения в графинином будуаре, бабушкины и отцовские. Потом разговоры длинные.

Роман Иванович держал себя просто, с большим достоинством, несколько даже строго, и Литта была ему за это благодарна. Наедине они не оставались, — как спросить его о Хованском? А вечер шел к концу.

Свадьбу решили сделать очень скромную, — графиня сама сказала: «нечего с этим выставляться, не такие времена, чтобы о пирах думать», — и сейчас после нового года: теперь не успеешь, пост через две недели.

Этого Литта не ожидала, забыла о посте. Два месяца ее муки. С облегчением и почти с нежностью взглянула она на Романа Ивановича, когда он сказал:

— Мне надо будет отлучиться по делам из Петербурга, на месяц или полтора. Как ни грустно. Дела нуждаются в устройстве.

Слава Богу, хоть не будет этого официального жениховства. И она заспешила:

— Да, да, я знаю. Конечно, поезжайте. Вы когда, скоро?

— Думаю недели через две-три. В декабре буду обратно.

— А наше собрание в четверг? — начала графиня.

Заговорили о собрании.

Литта тихо встала. Тихо вышла в соседнюю, полуосвещенную гостиную. Глядела в незавешанные окна, голубые от уличных фонарей. И не слышала, как подошел к ней Роман Иванович. Он уже простился с графиней, уходил.

— Юлитта Николаевна…

— Постойте. Мне надо вам сказать несколько слов. Нет, нет, не об этом, это уж все решено. Кончено. А вот… Что вы о Хованском знаете? Что за нелепая история? Это ваша Габриэль? И что будет? Что надо делать?

Бледный — в голубом отсвете окна Роман Иванович казался еще бледнее. Красивые брови его сжались. Но он улыбнулся.

— Пусть это вас не беспокоит. Передайте Катерине Павловне, что все устроится через несколько дней. Вам я скажу больше: да, это Габриэль, — из чистого идиотства и легкомыслия. Но она обезврежена, и самой ей ничего не грозит. Я ее отправил в Лондон с верным человеком и в верные руки. Не скоро выберется оттуда.

— Но… как же это?

— Устроилось. Жаль, надо бы неделей раньше… Алексей был бы цел.

— А теперь? И какие это бумажки? Серьезные? Прокламации?

— Я сам не ожидал. К счастью, Габриэль мало знает, и если попалось ей что-нибудь, то случайно. Это она за свой страх возилась с Алексеем… И на чужой счет, — прибавил он зло. — Ну, могло и хуже выйти.

— Но… какие же это были прокламации?

Роман Иванович помолчал.

— К сожалению, если я верно успел узнать, нехорошие. Насчет войск и присяги… Ну, это потом, все равно… Так, видите ли, может кончиться высылкой Алексея. Больше ничем.

— Ах, Боже мой!

— Оставьте. Хуже могло быть. А это ничего. Катерину Павловну успокойте, главное, — пусть сидит смирно. Устроится. До завтра, милая… Юлитта Николаевна.

Почтительно нагнулся, взял ее руку и поцеловал.

Сделал это так просто. Так естественно и твердо. Что же? Ведь он «жених». Он и завтра придет. И послезавтра. И опять руку поцелует.

Он пришел и завтра, и послезавтра, и много дней подряд приходил. Наедине с Литтой он был совершенно так же почтителен и строг, как при других. Со строгой нежностью целовал ей руку — Литта привыкла, ведь так надо.