Роман-царевич - Страница 22

Дьякон кашлянул и опять заговорил:

— Роман Иваныч, а позвольте спросить, как относиться к слухам среди наших? Говорят, будто есть на примете епископ из господствующей. Что пойдет, мол, в наше согласие и у нас иереев будет ставить. Таким образом, если кто усомняется насчет священства…

Сменцев разозлился. Однако не удивился очень.

— Послушайте, отец Хрисанф, да вы понимаете ли, что говорите? Во-первых, этого нет, а во-вторых, и не нужно ничего подобного. Я вам говорил о рукоположенном священнике, правда… Ну, пусть бы он был на первое время… для некоторых не мешает… А епископ-то на что? Рассудите… Еще насчет «объявления» мечтаете. Куда вам! Пожалуй, сразу о новом епархиальном начальстве затоскуете.

Дьякон обиженно раскрыл рот, поднялся, запахнул рясу. Хотел сказать, что он понимает, что просто слух передал… и не посмел. Мечту о настоящем архиерее, который ради их «нового согласия» совлечется всего, кроме благодати, — эту мечту он сам лелеял. Очень уж пришлась по душе. И он не сдался.

— Дело трудное, Роман Иваныч, и, конечно, необходимости нет. Но если священнику рукоположенный не мешает, то чем же епископ?.. Напротив того, ежели рассудим…

— Нет, отец Хрисанф, вы это бросьте. И о поспешных объявлениях думать бросьте. Дело ведь не в вас и не в тех одних, с которыми вы «таинственно разговариваете». Ваших если сейчас в общину устроить и объявить, — так она и замрет, ни старая, ни новая, отколотая, да еще сама себя не понимающая.

— А коли вы о наших здешних баптистах думаете…

— Ни о ком я не думаю, — резко оборвал его Сменцев. — Вам вот следовало бы подумать кое о чем, да пошире глядеть. Ну ладно, в свое время столкуемся.

Дьякон сник. Было скучно. Одиноко мерцала свеча. Сентябрьский дождь бил в окна. Не такого разговора хотелось дьякону, и он уж подумывал, не уйти ли; но все сидел, поглядывая то на свечу, то на длинные, задумчиво сжатые брови Сменцева.

«Сердитый, — думал про себя, — может, не ладится что у него там? Лик сумный. Рассказать ему еще чего? Да говорить я с ним не умею. Хуже бы не расстроить».

Залаяла собака на дворе. С крыльца донесся веселый голос Флорентия, и через минуту вошел он сам, такой высокий в маленькой комнате флигеля, мокрый, в длинных сапогах, в кожаной куртке.

— Роман, добрый вечер. Сейчас надо переодеться. Потоп на дворе. Отче, здравствуй. Ты как тут?

— Да я было к тебе, Флорентий Власыч… Гляжу — гость.

Флорентий ушел в следующую комнату флигеля, — просто за дощатую перегородку, — и оттуда, смеясь, упрекал дьякона:

— Совсем от рук отбился. Не ходишь. Я про ваши заречные дела давно что-то не слышу.

Вернулся свежий, переодетый в другую куртку, улыбающийся, и сел за самовар. Самовар уже не кипел, а тянул длинную, скрипучую песенку.

По лицу дьякона и по нахмуренным бровям приезжего друга Флорентий догадался, что разговор тут не сладился. Но так как было до дьякона дело, то Флорентий решил не обращать на это внимания и действовать по-своему; коли захочет Роман, может и отменить потом.

— А я, отец Хрисанф, — начал Флорентий, — хотел уж спосылать за тобой. На днях думаю чтение устроить, — собрание то есть. Но чтобы поменее народу. Тебя, значит, с твоими, да только не со всеми, а по выбору, и еще у меня есть некоторые, совсем с другой линии… Думалось, не пора ли вместе потолковать.

Дьякон и обрадовался и насторожился.

— Тут из баптистского поселка, из Кучевого, должны быть люди… может, и подходящие для беседы, — сказал он осторожно.

— Вот, вот. Но только, извини меня, отче, ты в беседу пока не вмешивайся. Так, послушаешь, повидаешь, — здешние ведь люди, — а не налегай. Потом. Церковности в тебе еще много, а у них не тот дух. Прости за откровенность.

— Да понял, понял! — рассердился дьякон. — Не глупее тебя. Ты думаешь я с этими баптистами не разговариваю? Из Кучевого скольких знаю, да на селе у нас, слава Богу. Не первый год вместе живем. А нынче я многим удочку закидывал.

— Напрасно, — произнес молчавший Роман Иванович. — И со своими у вас дела не мало.

Флорентий вступился.

— Да ведь тут много таких, которые с места сдвинуты и к баптизму склоняются. Их важно по дороге перехватить. Иван Мосеич Карусин вот, например. И в семье у него брожение.

— Да и Фокины, — подхватил Хрисанф. — Нет, у нас места благодатные.

Роман Иванович поднялся.

— Вы, отец дьякон, зайдите на днях, еще потолкуем вместе насчет собрания. Теперь ли его или погодить. Должен один петербургский человек приехать. Вам, отец дьякон, будет он в большое подспорье. Спасибо скажете.

Дьякон вскочил, стал собираться. Флорентий зажег фонарь, вышел с крыльца посветить.

Дождик унялся. Капала только откуда-то вода, стуча мелко и звонко. Темно, — будто черный занавес вокруг фонарного кольца. В кольце желтеют деревянные ступени и видны полы дьяконовой рясы, которые он суетливо запахивает.

— Прощай, отче. В яму не свались.

— Ничего, вылезу. Будь здоров. Да, Флорентий Власыч. Вот что?

— Чего еще?

— Ничего, так. Два слова тебе хотел сказать. Мишка-то где?

— Где, — на кухне, верно. Говори.

Дьякон сделал шаг по светлому кольцу фонаря, придвинулся туда, где, полагал, была невидна голова Флорентия, и зашептал:

— Скажу тебе, какой чудный слух у нас есть. Не у наших, а так, мне через пятых людей пересказывали. Может, и наши знают, да мне-то про это им неловко… Худого ничего, а только чудно несколько.

— Не мямли, дьякон. Начал, так и кончай.

Еще ближе пригнулся дьякон и дул прямо в ухо Флорентию, щекоча ему шею острой бороденкой.