Роман-царевич - Страница 56

И она улыбалась детски-восторженно. Но вдруг детская радость сбежала с лица, оно стало серьезно и печально.

— Да это ладно уж, подите, я письма получила, — отозвалась она в сторону Михаила. — Вот, отдам вам, от Маруси, от Раички. Летать — ладно, а что им ответить? Ведь как это, Исаше говорила, свои дела — дела, а их-то, значит, забыли? Кругом забыли. И не стану я тут жить, стыдно жить, когда только вырвусь! Приехал человек, и тоже руками разводит. Только болтанье, болтанье, а на работу нет.

— Да вы не волнуйтесь, Мета, — со строгостью сказал Михаил. — Кого браните? Не нравится — делайте что знаете. Сменцев зовет вас к себе на работу — ну, и отправляйтесь.

Мета притихла и жалобными глазами посмотрела на него. Детская невинность этого взора больно уколола Михаила. Напрасно он обидел ее. Она права — и не права, но обижать нельзя, нельзя, а он и сейчас обидел, и…

Все последние дни подготовлял он страшную обиду ей, — таким, как она, — и себе: обиду обмана, обольщения «малых». Мара это все была, со Сменцевым. Он обольщал, заманивал — и Михаил поддался. Так нельзя. «Новые основы» — а сразу старым обманом пахнет.

Со вчерашнего вечера началось это у Михаила.

Постоянно видались с Романом Ивановичем, и у Меты, и у Ригеля, и по Парижу бродили. Всякие шли разговоры. Наташа заинтересовалась; не отстает. Володька спорит, но тоже слушает. Очень уж хорошо умеет Сменцев с каждым его языком говорить.

А вчера Михаил вечером был у Сменцева, в маленькой комнатке скромного пансиона. Говорили вдвоем. И Михаил помнит, как случайно, вскользь, с кривой усмешкой в усы Роман Иванович заметил:

— Сегодня у нас свидание двух императоров. Или, по крайней мере, совещание полководцев. Войска маловато, да ничего, солдаты, коли постараться, будут надежные.

Михаила точно ударили эти слова. Роман Иванович заметил — но не пошел назад. Плечами только пожал.

— Что ж. Нам идеализм не к лицу. Сами знаете требования практики. Так было — так будет.

«Так было — и так не будет!» — чуть не крикнул ему в лицо Михаил. Но сдержался. Только поднял на него тяжелый взор синих глаз.

«Так было, так было, — думал он, возвращаясь домой, путаясь в рассеянности среди темных, безлюдных улиц. — Конечно, так было. Всегда так было. Свидание двух императоров. Двух полководцев. Ну да, это его выражение, а мое было бы двух главарей „це-ка“, что ли. Смысл один. И в сущности себя только он этим главарем чувствует, самодержцем, а мне так, из любезности сказал, да из расчета. На привычном поддеть задумал. И поддел, черт его возьми. Новые основы! А разве этак на новых-то основах в новые полки солдат набирают? Прежде всего совещания эти самодержавные — к черту, к черту!»

Так бессвязно думал Михаил — и продумал всю ночь. Едва к утру заснул немного. Наташе не сказал ничего. Какими словами выразить? И для самого себя их, совершенно ясных, еще не было.

У Ригеля он надеялся встретить Романа Ивановича. Для того и пошел.

А тут сразу Мета с летаньем, с письмами, с порываньями, с намеками.

Сел в угол, угрюмый, насупленный. Ригеля не было. Женя с Метой в другом углу говорили о чем-то тихо; кажется, Женя опять расспрашивала о полете.

«Оставлять никого не оставлю, нельзя, — думал опять Михаил. — Но по старой дорожке, как Сменцев, не пойду, нет. Королем над пешками… хорошо!»

Он злился, главное, на то, что видел: естественно проснулось в нем привычное королевство, главарство, которое сломили было новые переживания и мысли.

Явившийся Ригель заметил угрюмость Михаила. Принялся рассказывать ему какую-то историю «товарищескую» в надежде развлечь.

Но пришли друзья Ригеля; не Модест и не Федот, а тоже близкие, — имевшие, как водится, тайный зуб против Михаила. О «петербургском друге» Жени, о каких-то «спорах» у Ригеля уж давно пошли слухи. Разговор свелся на них и на Романа Ивановича, — Ригель охотно объяснял, какие именно «вопросы» поднимались.

Недоверие, недоброжелательство и, по правде сказать, невежество гости выразили при этом случае такое, что Михаилу пришлось войти в разговор и волей-неволей защищать если не Романа Ивановича, то его позиции.

Михаил обозлился окончательно.

Совсем он сейчас не в настроении защищать Романа Ивановича. И вообще бестактен этот разговор. Как Ригель не понимает. Без пользы и нужды обостряются отношения.

Сменцев между тем не приходил. Нетерпеливо и раздраженно оборвав спор, Михаил поднялся и стал прощаться. Ригель удерживал, но взглянул в лицо друга — и замолк.

«Пойду к нему, к Сменцеву, вот что, — думал Михаил, шагая по сумеречной набережной Сены. — Пойду и все прямо скажу. Пусть не рассчитывает. Я для него по его указке работать не стану. Дьявол зеленый. Нет-с, извините-с, как-никак, а своего ему не отдам. И солдат своих не отдам. Я их люблю, я их, вот, покинуть не мог и не могу, а теперь глядеть стану, как он ими вертит и для своих расчетов охаживает? На вранье его не подцепишь, да тут хуже вранья, обман какой-то чертов, внутренний».

«Дети они, — думал он дальше, почти с умилением вспоминая Мету, Юса, Володю… — Нельзя мне покинуть на дороге никого. Не уйду; если двинусь — так вместе. Мой прямой долг охранять их на перепутье, от таких вот Роман Иванычей. Нельзя в равенстве? „Практика“ требует? Жизнь? Пускай. Любовь все поправит. Дети — так и будут детьми, пока не вырастут; детьми — но не солдатами. К черту ваше старое генеральство, господин Сменцев. Больше не подденете».

Литта вдруг вспомнилась Михаилу, — без личной ревности вспомнилась, но остро и больно. Что, если и ее Сменцев тоже вот так охаживает и окручивает, незаметно туманит голову, сбивает с толку? Думает, пожалуй, что из нее не рядовой, а целый унтер-офицер выйдет? Литта, подруга Михаила, помощница, поддержка его, любимая, равная, — вдруг и она в крепких лапах этого обмана неуловимого, и она в полку Романа Ивановича?..