Роман-царевич - Страница 57

К оглавлению

57

Нет. Она цельнее Михаила. Верит глубже и тверже. Если он почуял неправду, как она не увидит?

«Не хотел писать ей со Сменцевым, — но теперь напишу. Что думаю сейчас, что ему самому в лицо скажу. Какая ни есть моя вера — но против не пойду. Если он идет — не одна у нас вера».

И вдруг Михаил остановился.

«Господи! Да во что верит он, этот Сменцев, сам? Да верит ли он во что-нибудь?»

Произнес это вслух, от неожиданности, и стоял, не двигаясь. Набережная была пустынна. Серела матовая Сена. Огни мерцали розовыми гирляндами на противоположном берегу, огни плыли кучкой по воде — пароход спешил к нижней пристани. Тяжелая башня пялила за полосой воды свои широкие железные ноги.

Опомнился, пошел. Какое удивление! Как раньше не приходил в голову этот простой вопрос? Простой — и страшный.

Сменцева дома не было. Почему-то не ожидал этого Михаил. Рассердился. Но и к себе не пошел. Хотелось быть одному. Так легко это в Париже. Поплелся туда, где больше огней, больше чужих людей, чужого шума, чужого говора. Даже весело стало от чуждости, даже понравилась какая-то милая девочка, которую он угощал cassis , потом ликерами, болтал с ней и глядел, как она танцует. Звала его к себе, но не обиделась, когда он в конце концов не пошел. Такой ласковый он и amusant avec èa .

Не знал, приехав домой, который час. Четвертый или третий, наверное.

А Наташа еще не легла.

— Михаил, это ты? Вот досада!

— Что такое?

— Подумай, Роман Иванович целый вечер тебя дожидался, минут двадцать как ушел. Он в субботу должен был ехать, но получил письмо от Сергея и завтра утром едет к нему в Киль. Показывал письмо, — действительно, иначе не увидятся. Оттуда Роман Иванович прямо в Россию, а Сергей еще к нам, на юг. Да что с тобой?

— Ничего. Значит, уезжает?

— Очень хотел с тобой проститься. Но дела, говорит, в сущности покончены, а когда опять надо будет — увидимся. У меня такое впечатление, Михаил…

— К черту твое впечатление! — закричал он неожиданно и хватил даже рукой по столу. — И какие там дела покончены? Ничего не кончено.

Наташа остолбенела. Давно не видала брата в таком состоянии.

— Михаил! Ты нездоров? Что-нибудь случилось?

— Нет, прости, — опомнился он. — Изнервничался. Мне нужно было с ним… Наташа, погоди, скажи: а он, по-твоему, верит?

— Кто? Сменцев? Во что? Очень в дело верит. Это же видно. И в себе уверен.

— Да плевать я хочу, уверен он в себе или нет! — опять заорал Михаил. — Ты мне скажи, в Бога-то, в Бога-то верит он? Как мы об этом не подумали!

В изумлении посмотрела на него Наташа. И растерялась. Прошептала:

— Не знаю…

— Вот то-то, что и я не знаю, — вдруг успокоившись, произнес Михаил. — Ты понимаешь ли? Не знаю, а не знать этого нельзя. Понимаешь?

— Флорентий… — начала было Наташа.

— Не о нем речь.

Задумался. Потом прибавил, тихо:

— Да… В себя верит, в дело верит, в себя, в себя… Ну, Роман Иванович, а если этого недостаточно? И не разные ли у нас с вами веры?

Наташа в ужасе слушала его. Заметив расстроенное лицо, Михаил улыбнулся.

— Ничего, не бойся, ничего не случилось. А если и случилось — не плохое. Подожди, сестренка, мы еще повоюем. Дело в деле и в том, чтобы к делу с открытой душой и с открытыми глазами подходить.

Наташа вдруг поняла все. Еще не умом, но сердцем, несознанно-живой любовью.

— Михаил, мне страшно. Флорентий там, с ним, и я не знаю, Михаил…

Он подошел, нежно поцеловал черную ее головку.

— Будем верить, родная, в тех, кого любим, в то, что любим. И будем бодры и смелы, да? Хорошо?


Глава тридцатая
ПЕРЕД СВАДЬБОЙ


Рождество в Петербурге нынче славное. Мягкое, белое; дни чуть заметно удлинялись, и сумерки были ласковее, задумчивее.

Литта давно не видела снега, радовалась ему. Жаль, что в городе тотчас же он по улицам рыжеет и лоснится. Как хороши теперь, должно быть, поля около опустевшей Стройки, чистые-чистые, сверкающие.

Но мечтать некогда Литте. Надеялась, что отдохнет в отсутствие Романа Ивановича, и не вышло: беспокойство какое-то нарастало в душе, хуже чем при нем. Подумала-подумала — и написала Флорентию, в Пчелиное. Коротенькое письмо, а когда он откликнулся — написала опять, длиннее. Хотелось все рассказать ему, но не посмела: привычно не доверяла она почте. Объявить просто, что выходит замуж за Романа — какой смысл? Как он поймет? И она писала отвлеченно, о тоске, беспокойстве своем и надежде, что все скоро уладится, — «придумано уже».

Собрания у графини шли чередом и делались бурными. Литта, занятая своим, рассеянно следила за ними, но все же понимала, что происходит внутренняя борьба, что преосвященный Евтихий со своими сторонниками подводит мину под Федьку с его последователями; борьба пока неровная, так как Федька в силе «наверху». Княгиня Александра волей-неволей на Федькиной стороне, но уже давала понять старой графине, что такое положение долго не удержится; она сама при первом случае будет за то, чтобы стащить Федьку с неподобающего места. Слишком уж он обнаглел. Телохранителей своих распустил окончательно. Графине было противно, что они снимали в швейцарской глубокие калоши и вламывались в ее салон босопятые.

— Я понимаю святость, святая простота, Tout èa enfin ,— говорила она, нюхая свои sels ,— но почему же непременно эти голые ножные пальцы? Почему? Какая настоятельная надобность?

Федька сам не очень любил салон старухи; предпочитал общество молоденьких барышень, курсисток, гимназисток, когда уж спускался с верхов.

Литту он, встречая, каждый раз усаживал рядом, надоедал ей сильно, особенно тем, что лез целоваться.

57