Роман-царевич - Страница 58

Часто вспоминали Романа Ивановича. Графиня с досадой говорила, что она без него иногда «как без рук»..

— Qu'est ce qu'il vous écrit, petite? — спрашивала она внучку. — Revient-il?

Литта отделывалась общими словами. Да и что могла сказать? Роман Иванович ей не писал совсем, ни разу; и не обещал писать, однако Литта с удивлением заметила, что это молчание ей неприятно.

Явился перед самым Рождеством, неожиданно.

Были сумерки. Графиня отложила вечную работу свою и только что хотела сказать Литте, бесцельно стоявшей у окна, что пора повернуть кнопки. Увидала плотную фигуру Сменцева в дверях гостиной (он входил без доклада) и воскликнула:

— Ah, vous voilà, enfin! Беглец!

Литта поспешно обернулась. Почувствовала, что сердце у нее забилось. Радостью? Ну, еще бы. Он приехал. Скоро, скоро освобожденье. И так она была одинока со своими думами. Он все знает, и он друг…

Невольно она протянула ему руки. Он поцеловал обе, старался в сумерках разглядеть выражение ее лица. А Литта рада была, что темно. Она покраснела, и, сердясь на себя за это, краснела еще больше.

Вот зажглось электричество. Свет упал на смуглое, чуть похудевшее лицо Романа Ивановича; Литта увидала его знакомую усмешку вбок, странный, скользящий взгляд; холод облил ее на мгновенье — отчужденность, неприязнь, что-то похожее на страх… Но быстро совладала с собой Литта, точно узел внутри стянула какой-то… Прошло.

Роман Иванович остался обедать. Говорил все время с графиней и с Николаем Юрьевичем.

А после обеда графиня отослала внучку, объявив, что ей надо переговорить с Романом Ивановичем о делах, «ведь событие близится, а мы деловой части его почти не касались».

Это о свадьбе, конечно. О приданом, о деньгах, о том, где именно будут они жить. Литта знала, что для них готовится квартира в графинином доме. Не возражала — пусть уж он, как знает, сам. Ее и не спрашивали.

Литта прошла в «классную». Там горела ее милая, старая лампа. Уютно, знакомо, тихо.

«Прощай, лампа, прощай, кресло. Никогда не увижу вас больше; и не надо», — думала Литта без горечи.

Она не любила старого. Если боялась чего-нибудь, то вот этой неподвижности, уюта, длительности всего, что уже есть.

Села в кресло зеленое. Мысли опять вернулись к Роману Ивановичу. Странно: такую вещь он для нее делает, а ведь они по душе никогда и не разговаривали; отрывочно, о деле он говорил, о других, о ней, а о себе самом — никогда.

Вот чуть не два месяца его не было, — неужели так и не скажет, куда ездил, зачем?

«А какое мне дело? — сердито перебила она свои мысли. — Ездил и ездил. Нужно — скажет. Вздор какой».

В дверь тихонько постучали, и она тотчас же отворилась. Вошел Роман Иванович.

Ни разу еще не был он у нее в «классной». Не садился к столу, за которым она помнит Михаила — ее случайного учителя математики, и себя — девочку с распущенными волосами.

— Я с разрешения графини, — сказал, улыбаясь, Роман Иванович. — Вы не заняты?

— Нет, пожалуйста… Это моя бывшая классная. Садитесь. Я ничего не делала. Так…

Роман Иванович сел против нее. Абажур затенял смуглое лицо, только усы и твердый подбородок светлели.

— Я был в Париже, у Михаила Филипповича, — сразу начал он. — Хочу рассказать вам про эту поездку.

Литта онемела от неожиданности. А он стал рассказывать спокойно, обстоятельно, не торопясь, ничего стараясь не пропустить. Говорил о Жене, о их старом знакомстве, о Ригеле, о том, что успел подметить, хотя бы со вне, в жизни парижской; перешел на Михаила и на ему близких — Мету, Наташу, Юса, Володю…

— Мы очень часто виделись и много толковали с Михаилом Филипповичем о делах. К моему отъезду выяснились большие возможности соглашения. Судите сами…

— А… письма у вас нет? — перебила его Литта взволнованно.

— Михаил Филиппович просил меня на словах передать его горячую просьбу скорее приехать. Он надеется видеть вас месяца через два…

— Как? Не раньше?

— Он так говорил. Ввиду того, что вы сами решили не сообщать ему о нашем…

— Да, да, я не хотела. Значит, вы не сказали? Хорошо. Так, значит, Роман Иванович, Михаил и его друзья отнеслись к вам, вы говорите…

— С полным сочувствием. Я и не рассчитывал сейчас на что-нибудь очень определенное, торопиться не следует, факты же сложились.

И он опять перешел на разговоры с Михаилом в Париже, на листки, которые оставил ему.

Об одном лишь умолчал Роман Иванович: о письме, полученном от Михаила уже в Киле, на имя Сергея. Письмо было длинное, резкое, не очень связное, но Роман Иванович отлично его понял.

Особенно не огорчился. Этого можно было ожидать. Обойдется. А не обойдется — что ж делать. Была бы честь предложена… От Михаила он, Роман Иванович, никак не зависит. Напротив… Через Литту — напротив… Это хорошо, что у Романа Ивановича есть Литта. Веревочка крепкая, на всякий случай, если понадобится Михаил и «воинство его». А пока — пусть побунтует, дело не к спеху. Не убедил Роман Иванович — убедят уста женщины, в которую он влюблен.

И о Сергее рассказал Литте Сменцев. Насчет Михаила прибавил, однако:

— У него есть, по-моему, не то что идеалистический уклон, а неровность, что ли… Прозелитизм еще чувствуется. Подозрительность привычная. Резкие углы. Понимаете? Со временем пройдет.

Литта понимала. Взволнованная, розовая, она готова была без конца еще расспрашивать. Как серьезно и открыто он говорит с ней о деле, в котором они теперь с Михаилом почти вместе. Все хорошо. А потом будет совсем хорошо, должно, должно быть.

— Наша свадьба десятого января, — сказал вдруг Роман Иванович, перебив Литтины расспросы. — Желал бы, чтобы вы об этом тоже подумали. Не все о Париже!